Венедикт Ерофеев
Розановские сентенции из
записной книжки 1969-70 годов
по публикации Игоря Авдиева
Розанов сказал: Девушки! Вы посланы в мир животом, а не головою.
Розанов сказал: Изобретение книгопечатания сделало любовь невозможной.
Я НЕ ХОЧУ ИСТИНЫ. Я ХОЧУ ПОКОЯ. (Розанов)
Розанов сказал: Вера Фигнер дура, и Желябов дурак.
Розанов: молчаливые люди и нелитературные народы.
Видел. Свидетельствую. (В.Розанов).
Розанов сказал:
В мышлении моем всегда был какой-то столбняк.
И несмолкаемый шум в душе.
Опять Розанов о хр[истианст]ве и поле: Есть какая-то несовмещаемость между хр[истианст]вом и разверстыми ложеснами.
Розанов сказал: Подняв новорожденного на руки, молодая мать может сказать: Вот мой пророческий глагол.
Контрасты бытия.
Розанов: загаженность литературы,
ее оголтело-радикальный характер
Розанов: Болит душа о себе, болит о мире... Грубы
люди, ужасающе грубы, и даже по этому одному, или
главным образом поэтому и боль в жизни, столько
боли... ( Опавшие листья, I)
Розанов сказал: Женщина без детей грешница. Это канон Розанова для всей России.
Розанов сказал: Грусть моя вечная гостья. Она приходит вечером, в сумерки... Я думаю, она к человеку подошла в тот вечерний час, когда Адам вкусил и был изгнан из рая.
Розанов сказал: Мы хорошо знаем только себя. О всем прочем только догадываемся.
Розанов о Гоголе: Откуда эта беспредельная злоба? Демон, хватающийся боязливо за крест.
Осложнить вдохновение хитростью вот Византия. (В.Розанов)
Розанов сказал: Нужно, чтобы о ком-нибудь болело сердце.
Розанов сказал: Будем целовать друг друга, пока текут дни. Слишком быстротечны они, будем целовать друг друга.
Розанов сказал: Боль мира победила радость мира вот христианство.
Розанов сказал: Верьте, люди, в нежные идеи. Бросьте железо: оно паутина. Истинное железо слезы, вздохи и тоска. Истинное, что никогда не разрушится одно благородное. Им и живите.
Роз[анов]: perfectum кабак, praesens кабак, futurum кабак.
Из уединения всё. Уединение лучший страж души. (В.Розанов)
Розанов сказал: Будь верен в любви: остальных заповедей можешь и не исполнять.
Розанов: Шарлатаны вообще бывают величественны.
Розанов: с германской походкой.
Розанов: У меня какой-то фетишизм мелочей. Всё величественное мне было постоянно чуждо.
Розанов
О себе
Мое отношение к миру нежность и грусть. А в
печати окончат[ельно] утвердилась мысль, что я
Передонов или Смердяков. Merci.
Не понимаю, почему меня так ненавидят в
лит[ерату]ре. Сам себе я кажусь очень милым
человеком.
О христианстве
Необыкновенная сила церкви зависит (м[ежду]
прочим) от того, что прибегают к ней люди в самые
лучшие моменты своей души и жизни: страшные,
патетически страдальческие, горестные.
Тут человек совсем другой, чем всю жизнь, и
лучший.
Как же этому месту, куда всё снесено, не сделаться
было наилучшим и наимогущественнейшим.
О конце Европы
Механизм гибели европ[ейской] цивилизации
будет заключаться в параличе против всякого зла,
всякого негодяйства, всякого злодейства: и в
конце времен злодеи разорвут мир.
Гоголь и Толстой
Толстой вовсе не был религиозным лицом,
рел[игиозной] душою, как и Гоголь. И [у] обоих страх
перед религией страх перед темным, неведомым,
чужим.
О мелочах.
А все-таки мелочной лавочки из души не вытравить:
всё какие-то досады, гневы, самолюбия; и грош им
цена, и минута времени; а есл[?], и не умеешь не
допустить в душу.
О церкви.
Конечно, я умру все-таки с Церковью, конечно,
Церковь мне неизмеримо больше нужна? чем
литература. И духовенство все-таки всех сословий
милее.
О русских.
Я хочу умереть с Русью и быть погребенным с
русскими. Кроме русских, единственно и
исключительно русских, мне вообще никто не нужен,
не мил и не интересен.
О русских:
Русь молчалива и застенчива, и говорить почти что
не умеет: на этом просторе и разгулялся русский
болтун. (соц[иал]-дем[ократы]).
Об истории после Р. Х..
Чего не понимал Леонтьев, ждущий второго
Наполеона etc:
Жизнь Амвросия Оптинского разве не красочнее,
чем биография старого ветерана цезаревых войск,
и жизнь пап Льва II, Григория Великого, Григория VII,
Иннокентия III несравненно полнее движением,
переменами, борьбой и усилиями, чем довольно
безтрудные и нимало не интересные победы
Александра над [нрзб] вообще история не потеряла
интереса, а только переменила ТОН и ТЕМЫ.
Тон, од[на]ко[?], другой. И царство благодатное не
допускает повториться Киру, Александру, Цезарю.
Наполеон был явно исключением и инстинктивно
правильно нарекался Антихристом.
О Леонтьеве.
Он был редко прекрасный русский человек, с
жестом, искренней душой, язык коего никогда не
знал лукавства: и по этому качеству был почти
[нрзб] в русской словесности, довольно-таки
фальшивой, деланной и притворной.
В лице его добрый русский Бог дал доброй русской
л[итерату]ре доброго писателя.
И всё: и его реакц[ионно]сть, и его постриг в
монашество, и связь с афонскими и оптинскими
старцами.
О царе и соц.-демократах.
Одна лошадь, да еще старая и неумная, везет
телегу: а дюжина молодцов и молодух сидит в
телеге и орут песни.
О евреях.
Теперь все дела русские, все отношения русские
осложнились евреем. Как справиться с евреем? Куда
его девать, как бы он не обиделся?
При Николае Пав[ловиче?] этого и в помине не было.
Русь, может быть, не растет, но еврей во всяком
случае растет.
В.В. Розанов.
Спустя [нрзб] Канун 1970 г.
О разном.
Осторожно обходи толпу.
Окружающие убавляют душу, а не прибавляют.
Сущность молитвы заключ[ается] в признании
глубокого своего бессилия, глубокой
ограниченности.
Что же я скажу Богу о том, что он послал меня
увидеть? Скажу ли, что мир им сотворенный
прекрасен? Нет. Он ничего не услышит от меня.
О Толстом и Соловьеве.
Не люблю их поэзии. Не люблю их мысли. Последняя
собака, раздавленая трамваем, вызывала большее
движение души, чем их философия и публицистика.
Во всех их не было никакой раздавленности,
напротив.
С детства мне было страшно врождено сострадание;
и на этот главный пафос души в них обоих я не
находил никакого объекта.
О Христе и евреях.
Есть какая-то ненависть между Ним и еврейством. И
понимаешь ноуменальное, а не феноменальное
распни Его.
О революции.
Революция имеет два измерения длину и ширину: но
не имеет [?] глубины.
В революции нет [нрзб] И не будет. [нрзб]
царственное чувство.
Еще о евреях.
Почти не встречается еврей, кот[орый] не обладал
бы каким-нибудь талантом. Но не ищите среди них
гения. Спиноза, которым они все хвалятся, был
подражателем Декарта. Около Канта, Декарта и
Лейбница все евреи-мыслители какие-то
часовщики-починщики. Около сверкания Шекспира
что такое евреи-писатели от Гейне до Айзмана? В
самой свободе их никогда не явится великолепия
Бакунина.
Ширь и удаль, и еврей: несовместимы. Они все ходят
на цыпочках перед Богом.
О царе.
Любить Царя (просто и ясно) есть действительно
существо [?] дело в монархии и первый долг
гражданина.
О рус[ском] социализме.
Вот почему от 14 декабря [19]25 г. до сейчас вся наша
история есть отклонение в сторону, и просто
совершилась ни для чего. Зашли не в тот переулок и
никакого дома не нашли. Вертайся назад, в гости не
попали.
О Спенсере.
Никакого желания спорить со Спенсером: а желание
вцепиться в его аккуратные бакенбарды и выдрать
из них половинку.
А его Сикстинская философия [три строки текста
утрачены]
[?] ким дураком [?] выдрать его за бакенбарды.
О Гоголе.
Никогда более страшного человека, подобия
человеческого... не приходило в нашу землю.
О Суворине.
В глазах, в движениях головы то доброе и
ласковое, то талантливое, что и видел в нем [нрзб]
лет. В нем были вероятно недостатки: но в нем не
было неталантливости ни в чем, даже в повороте
шеи.
О Толстом.
Когда наша простая Русь полюбила его простою и
светлою любовью за Войну и мир, он сказал: Мало.
Хочу быть Буддой и Шопенгауэром.
Но вместо Будды и Шопенгауэра получилось только
42 карточки, где он снят en face, в профиль, и [нрзб],
сидя, стоя, лежа, в рубахе, кафтане и еще в чем-то,
за плугом и верхом, в тапочках, шляпе и просто
так...
О церкви.
Собственно, непосредственно слит с церковью и
никогда не был (и в детстве, и юношей, и зрелым). Я
всегда был зрителем в ней, стоятелем хотящим
помолиться оценщиком, хоть и любующимся, Таким
образом, и здесь, как везде, как и во всем, и тут я
был иностранец.
О христианстве.
Дальнейший отказ хр[истианст]ва от пола будет
иметь последствием увеличение триумфов
еврейства. Вот, отчего так [нрзб] время я начал
проповедывать[нрзб] хр[истианст]во должно хотя бы
отчасти стать фаллическим.
О Гоголе.
Памятники не удаются у русских (Гоголю и т. д.),
потому что единственный нормальный памятник
часовня, и в ней неугасимая лампада по рабе
Божием Николае.
О рус[ской] литературе.
/Ср[авнение] с иностр[анной]/. Всё-таки русская
литература как-то несравненно колоритна. Какие
характеры, какое чудачество. Какая милая чепуха.
О Герцене и Грибоедове.
Чему я собственно враждебен в литературе? Тому
же, чему враждебен в человеке: самодовольству.
Самодовольный Герцен мне в той же мере противен,
как полковник Скалозуб. Счастливый успехами в
литературе, в женитьбе, в службе, Грибоедов, в
моем вкусе, опять тот же полковник Скалозуб.
О своем творчестве.
Какого влияния я хочу? Чтобы моё влияние было в
расширении души человеческой, чтобы душа была
нежнее, чтобы у нее было больше ухо, больше
ноздри. И больше в сущности ничего не хочу. [3
строчки нрзб] человеку, как не [нрзб] в поле.
De ratione.
Конечно, я ценил ум, без него скучно, с умом
интересно, это само собою. Но почему-то не
привлекает и не восхищает. Бог душа мира, а не
мировой разум.
О Михайловском, Чернышевском etc.
Пришел вонючий разночинец. Пришел со своею
ненавистью, пришел со своею завистью, пришел со
своею грязью. И... это окружило его ореолом
мрачного демона отрицания... Он был не чёрен, а
грязен. И разрушил дворянскую культуру от
Державина до Пушкина.
О попах.
Попы медное войско около Христа. От ЕГО слез и
страданий ни капли в НИХ. Отроду я не видал ни
одного заплакавшего попа. Всё некогда, всё
должность и служба.
И между прочим, ни в ком я не видал такого
равнодушного отношения к смерти, как у попов. Эта
метафизика нам нипочем.
добавить:
триумф, тщета,
идея, каприз, пафос.
(о смесях).