В начале внизу было небо не названо,
А земля вверху безымянна.
Воды все воедино мешали,
Все как-бы спало.
Все было Причиной.

Но вот сама разделилась
На Землю, Воду и Небо.
И стало все быть.
Камни, Звери, Рыбы и Птицы,
Растения и Человек.

Стала Земля, если сверху глядеть,
Похожа на мячик раскрашенный.
В одном месте пурпур дивно прекрасный,
В другом - золото,
В третьем - белизна, белее снега…
Счастлив тот, кому зрелище это открыто!

I

А люди как тогда зажили? Были люди-человеки, мир-народ, да не тот, что сейчас, ну, увидите еще…

Так вот, на этой прекрасной земле, а именно в том месте, где мы с вами живем, и появился когда-то чуж-чужой неизвестный кто.

Летел он скоро на вертоноге, круглокрылом мигоаппарате с воздушной подножкой, но залюбовался на нашу красу, да зацепил ось земляную, не заметил, вот.

- Эх, жаль, - теперь говорит, - погнулась воздушная подножка, порчу надо править сразу.

Ну, тут-то и показывается чуж-чужому человеку местный люд-народ, вот что смотрите.

- Хощим-хочим, хощим-хочим реку становить! Ой-ка! Хощим-хочим, хощим-хочим воду всю разлить! Ой-ка! Даба-рыба, дабы рыбе мимо нас не плыть! Гыть-гыть! Даба-рыба, дабы рыбе мимо нас не плыть! Гыть!

А сами несут в реку живую девочку бросить, чтоб было по-ихнему. Так главный их учит. Было, донесли уж.

- Ой-ка, стой-ка, - кричит наш человек, и катанул на них вертоног круглокрылый!

- Хрл, нрз, млч! - бежит бесстрашно люд-народ во все стороны. Боязно им от вертонога! А наш человек спасает уже ребенка, развязывает, сушит от воды. Тут главный из люд-народа кричит:

- Все глаза на мне! Сейчас обоих уж ухватим и в воду ушвырнем, реку б становить скорей от голода нам уже! Ой-ка!

А наш человек и говорит: - Эй, люд-народ, да ведь если река вниз остановится, вода вверх примется, станет, может, как океан, вы же так голодные и потонете, тут не вы рыбу, а она вас есть съест! Давайте?! Кто ж такое придумал?

Выдают они своего главного:
- Он, - кричат, - и лес споджечь для дыму нас мучил, чтоб зверью всю сразу отловить на еду!

- Эх ты, умник,- говорит им чуж-чужой, - за лесом-то и вам бы всем погореть! Голодушеньки мои!

А те, хоть и голодны, а бьют-тащат своего главного, не то в воду, не то в огонь, но полностью кончать хотят. Видит наш, что опять у них пошло, но в миг придумал, как их остановить:
- А вот каши гречневой никто разве поесть не хочет?! А то ее много здесь!

Сразу остыл люд-народ, на еду пошел.

- Садитесь, ждите чуть, - и варит им наш человек кашу, так, не очень крутую. И главный их подсел, рад спасению, хотя жалеет, что главенство потерял. Ну, а вот каши простой поел люд-народ и понял, что перед ним бог-с-неба! О-ой! Волшебник! Так уж вкусно им!

- Да какое там колдовство, тут умение да наука, - говорит им чуж-чужой. Да, знают они это слово - наука! Не поняли, конечно, и все толкуют про волшебство.

- Сам я из далеких мест, - так он им рассказывает, ведь не может по их уму-понятию объяснить, что явился просто-напросто из Космоса, со своей планеты "чАу". А они уж спят-торопятся, не слушают, давно ведь не ели по милости главного, да и ночь опустилась, свет канул.

- Что ж, - подумал наш человек, - поутру накачаю вертоножью воздушную подножку, да и в путь. Крупы-каши им оставлю на посев. Только бы не задурили опять.

II

Ночью, ой, слабость одолела люд-народ, и сердца отяжелели, и руки обессилели, и тела окоченели… Х-р-р-р-р-л-л!… М-м-л-ч-ч-ч!… Мрак поглотил всех. У-у-у-щ-щ-щ!… Н-р-р-р-з-з-з!… Пропали! Огня надо, света! Зажигает наш человек фонарь вертонога, и бежит тьма! Спасены. Свет спас.

III

Наступило утро после ужасной ночи и понимает чуж-чужой, что не может он так оставить все:
- Ну, что так жить с опаской, давайте жилье ставить на четырех углах.

А они по-своему понимают - на четвереньках.

- Город надо строить!
- Какой такой гороб? Как троить?
- А, узнаете еще. Но сначала школу пройдем, поучимся читать и считать. Вот, давай, напишу твое имя. Как тебя называют?

- Ты да этот, гыть, да эй…

- Нет, так не пойдет. Знайте, у всего есть свое имя!

- Ну, и тебя как зовут?

- Константин Эдуардович Циолковский.

- Что ж длинно так? Кон-ста-эду-ций!

- Да нет, говори уж правильно. Вот здесь я свое имя напишу:

КОН-СТАН-ТИН Э-ДУ-АР-ДО-ВИЧ ЦИ-ОЛ-КОВ-СКИЙ

КОН-СТАН-ТИН Э-ДУ-АР-ДО-ВИЧ ЦИ-ОЛ-КОВ-СКИЙ

КОН-СТАН-ТИН Э-ДУ-АР-ДО-ВИЧ ЦИ-ОЛ-КОВ-СКИЙ

- А теперь вас назовем. Ты вот реку океаном сделать удумал, девочку в воду бросить удумал, будь Удум!

- Да ведь про людей, гыть, все старался! - мычит Удум.

- Ты, девочка, жива осталась, живи долго и будь Живулечка! А ты что жуешь? Кору? Имя тебе - Кор. Нравится?

- Пойдет!

- Так и запишем: Кор. А ты, красавица, что любишь?

- Раз ты, Циолковский, так вот, то, может, всяко и, однако, так и будет и должно быть, потому что, мол, может, так…

- Давай, называйся Лепетайла? Все, молчи, молчи, уже пишу твое говорливое имя.

Она язык остановить не смогла, так руками рот захлопнула. А Циолковский дальше:

- А вы будете кто?

- Я болею часто, часто и еще чаще. Страдаю всем.

- Будешь Страдан?

- Ой-ой, согласен, ой-ой.

- А вот он всех обхитряет, - про последнего все сказали.

- Будешь Хитрован? Говори прямо, не хитри!

- Ну, пусть уж, - тот отвечает.

- Пишу: Хитрован. Хитри, да не обманывай! Сначала имена выучитесь читать, а там и остальное. Письма еще друг другу писать будете!

IV

А теперь второй урок, поглавнее. Слушайте и запоминайте. Что сейчас не поймете, потом дойдет.

ОДИН - один Космос, все в нем едино.

ДВА - двое, мужчина и женщина живут на земле, но Космос один, все в нем едино.

ТРИ - три времени: прошлое, настоящее, будущее.

А ЧЕТЫРЕ? - четыре стороны света: юг, север, запад, восток, но Космос один, все в нем едино!

ПЯТЬ - элементов мира: огонь, вода, воздух, земля и эфир.

ШЕСТЬ - шесть чувств у человека: взгляд, слух, нюх, вкус, ощупь и память, но Космос один и все в нем едино.

СЕМЬ - дней в неделе.

ВОСЕМЬ - цветов на свете: радуга да черный.

ДЕВЯТЬ - девять месяцев ребенок живет во чреве матери.

ДЕСЯТЬ - десять планет вместе с Солнцем в небе, но Космос один, все в нем едино!

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10 - Космос один, все в нем едино. Один есть совершенно один и навсегда останется один.

Вот Книга, в которой это все написано. Но, посмотрите, здесь есть еще белые страницы. Может быть, вам придется дописать их?

V

Сделал им Циолковский поучительный разговор, пронял до кончиков мозга, а там и ночь. На этот раз тихая. Спали веселым сном. Только Циолковский все чертил планы домов и улиц. А, едва рассвело, пошла работа. Строго по чертежам!

- Хощим-хочим, хощим-хочим город становить! Ой-ка!
Хощим-хочим, хощим-хочим город становить! Ой-ка!
Дабы мы бы, дабы нам бы в новом доме жить-быть!
Дабы всем бы, в новом доме каждый будет жить-быть!

И вот появился город. Мигоментально почти. Окошки улыбочками светят. Отдохнули, про работу вспомнили - опять устали, чуть из сил не выпали, но управились до вечера и сами удивились! А большой-то город! Пока с одного конца до другого дойдешь, не раз есть захочешь.

- Ну, готово! По плану-то скоро получилось!

- А городу имя есть? - говорит люд-народ.

- Есть, - вступает Удум, - он уже Удумск! Как-бы в честь бездонного разума всего люд-народа! Чтобы увековечить мыс, гыть, то есть нас! А то, я за вас свою работу делать не буду!

Тут все запредлагали. И Хитрованск, в честь победы завсегда, и Страданск, во имя смысла жизни, и Корск, а то, что же все называют, а я молчи, и Лепетайловск, чтоб не по-вашему! Я-я-я-я-я!!

Говорит Циолковский:
- Если вы хотите что-то сказать, то все молчите! Начнем с речки. Хорошая, да, река, синяя, как океан, только меньше. Пусть и название будет поменьше - Ока. А кругом луга? Луга и Ока. Лугаока! Нет, ока и луга. Окалуга! Окалуга-город! А вы - окалужане из Окалуги!

- Ура! Мы окалужане!

- А это дома вашего города, поселяйтесь кому где мило! На ночь двери закрывайте, приучайтесь тепло беречь.

Расселились. Удум, конечно, во дворце с колоннами. Страдан в доме с куполом, а уж Хитрован в гостино-торговом ряду. Живулечка в башне с крестом. Сам Циолковский в ученом домике над Окой-рекой. А Кор с Лепетайлой поженились и стали жить в тереме с крыльцом. И назвали его Коробов дом.

VI

После свадьбы от пляса еле утих город. Окалуга называется. Человек наш, Циолковский по имени, в ученом домике не отдыхает. Как город строили, пришлось от вертонога кое-что открутить, теперь нелетен он совсем стал. Так что новый движной аппарат надо делать, а то как же без полета? Вот и придумывает, новые страницы в Книгу пишет, а факты сквозь дальноскоп в своем Космосе высматривает, с планеты "чАу", с главной. А что там? Он знает, а мы нет.

А то и споет Циолковский. Слова про вот что:

- Взойду ль я на гору высокую,
Взгляну ли в бездну глубокую.
Где уж на свете ни бытую,
Я тебя лишь, Вечность, взыскую!

VII

Ай! Ой! Ух! Ох! Что такое? Страдан кричит. А что ночью-то? Прихватило об эту пору.

- Ой, батюшки-матушки, жить-то мне силы нет! Видно затянулась моя болезнь на много лет! Вот тут ломит! Вот там стонет! В этом месте болит, а здесь можжит…

Подворачивается Хитрован:
- Могу, говорит, помочь! У меня в Торговых рядах (а он же в Окалуге купечеством промышлял, лавку отворил), есть лекарство. Ото всех болезней и больше!

- Все отдам, дом, хошь, бери, и с куполом, только вылечи! Боль моя колючая, резучая, гнетучая, грызучая и жгучая!

- Смотри, так и быть! - и тащит Хитрован какой-то ящик, как-бы черный. А Страдан еще больше:
- Ох, одолели меня семь лихорадок! Лихоманка, желтуха, бледнуха, ломовуха, кумаха, гнетуха и трясуха!

Вдруг из ящика:
- Я главный лекарь, доктор и аптекарь! Народы величаю, на тот свет их отправляю! Приводят живеньких, а провожаю мертвеньких!

- Я дюже болен, тело похудело, рубашка поужела! Было две складки, а стало в натяжку гладко.

- Тебе надо шалфею и дать раз пять по шее! Ноги на огне обжечь, а руки трубить до плеч!

- А еще болит голова!

- Остричь ее догола, череп снять, кипятком ошпарить, поленом ударить! Да на плите поджарить! От этих пинков сразу станешь здоров!

- Как от слов ваших полегчало, - стонет Страдан, а сам еле дышит. Больше умер, чем жив.

Появляется тут Циолковский и жалуется:
- Подожди, не уходи, доктор, нравится мне как ты лечишь, а я тоже ведь болен сильно!

- Вылечу и тебя сразу, - шипит доктор, - думал одного поцелую, а вас даже двое! Иди сюда!

- Нет, давай по правилам. Я сначала тебе тут покричу-поболею, а ты вылезешь из ящика и меня вылечишь?

- Я согласен. Пойдет твоя душа в рай, заденет за край, хвостиком завиляет! Давай, зови меня, - и прячется доктор в свой ящик. Ждал этого Константин Эдуардович. Изловчился, захлопнул гроб и в реку его швырнул, в Оку, в самую глубину. Так все миновало.

А потом Циолковский запросто Страдана вылечил.
- Тебе, - говорит, - мыло не мило, вот все и загнило! Взял и вымыл его простой чистой водой, и стал вдруг Страдан Здорованом. Везде, конечно, пошел говорить, что его живой водой спас Циолковский, мол, всю эту воду вылить пришлось, а что ж делать, на него не жалко.Но Хитрована Циолковский поучать даже не стал, что время терять, да себе одно расстройство, чревато боком.

VIII

- Окалужане, - говорит Константин Эдуардович, - земные дома мы сделали, давайте устроим более другие - небесные. Вот и чертеж готов правильный!

- А надо ли нам оно, гыть, Эдуардыч? - истуканствует Удум, - с неба-то ведь и упасть можно больно! Лети уж ты один в тиши, а к нам грамотки пиши! А я буду за тобой головой следить.

- А я бы как рад слетать, - сначала говорит Хитрован, потому что побаивается за проделки с доктором из ящика, - но только в обеденный перерыв, торговля у меня для народа, весь отдаюсь служению. А я лучше денег дам! Вот, были монеты, да не те штаны надеты…

- Когда он их раздобудет, он тебя не забудет! - это Удум добавляет.

- Семейные мы, - тянут Коробовы. - Сыночек у нас, Коробочек.

- Им с дитятей летать некстати, - командует Удум.

- А я теперь здоров, мне уже летать себя не хочется, - говорит Здорован, - раньше бы я, конечно! А пусть, вон, Живулька помогает, вот кого летать совсем не жалко.

- Я пойду, - так Живулечка сказала, - а как их по-ученому название?

- Ди-ри-жаб-ли, - отвечает Циолковский.

- Ладно, гыть, дери жаб ли, там, или лягушек надувай, - встревает опять Удум, - да не мусорь в городе, в общественном-то месте, знаю я вас. Вон тама с жабами деритесь, подале отсюда, тама, тама, гыть!

Туда и пошли Циолковский с Живулечкой.

IX

А пока их не было, часом, к городу подступил ни кто иной, как Наполеон! Знакомый ваш? Со всем своим голодным войском! Известный ведь был зарез-головорез, мелкие пули духом отдувал, крупные ядра в руки ловил! Сам-то балованный был. Папироски покуривал. Экзамены не сдал. А теперь от Кутузова барин кургузый бежал! На него посмотреть - отвернуться хочется. Брели войска от Москвы горелой и приступили к Окалуге смело!

- Выдь-подь сюда, - еще приказывает Наполеон, - Константэн Дэ Циолковски!

Коробов высунулся:
- Гдэ Циолковский? Да, есть такой, здесь живет, да дома нет, на дурижабных промыслах сам он. Отпросился лягушек, что ли, собирать.

Обрадовался Наполеон:
- Господа солдаты, Константэн нас ждет, от Кутузова спасет, и готовит нам еду - лягушьи лапки в сладком меду!

- Я такую еду не буду есть и в бреду, лучше уж глодать кору, - лезет в разговор Коробов, - а откуда ж у вас солдат такие тыщи? Неужто у каждого и мамка есть?

Важничает Бонапарт Наполеон, хоть и кашляет от дыма московского:
- У меня солдат солдата рожает! Да еще во Франции у каждого сколько хочешь, хоть по семь жен!

- Дак, может, для беседы, скажите, Бонапартий, на что вам наш Циолковский-то нужен?

- Да, в общем, придет сам он, я и поговорю. Нужно мне, императору. А в тебя приказываю французскую пулю ранить, а потом убить, да убрать, чтоб тело не тлело, не коптело, чтоб его сороки-вороны не клевали, которых мы сами постоянно уже кушаем. Пардон, пли!

Обыкновенно, упал Коробов. Убитый стал французской пулей. Ну, известно, наповал. Остальные-то попрятались, Удум с остальными. Только Лепетайла изводится, причитанье составляет:
- Оставь хоть письмо, как жить сыну!

Не написал ничего Коробов, хоть и неплохо умел к тому времени. Он умер для жизни и письма.

Тут, здрасте, прибежали Циолковский с Живулечкой.

- Ах, вот что, - не здоровается даже Наполеон, - я знаю, у тебя дирижабли есть, ну мне и надо их. Во Францию с войском слетать, здоровье поправить, да Англию завоевать, памятник себе поставить! И дай еще пятьсот лягушьих лап для моих солдат, а мне одному полвагона, потому что я в погонах и панталонах!

- А Москва сгорела, это не ваших ли рук дело?

- Ой, нет, мы только подъезжали, а там уж все дома полыхали! Мы вперегонки воровали, то есть, нет, воду давали, пожар унимали. А что мы с собой унесли, так то мы от пожара спасли! Как хозяев найдем, все им сразу вернем! Который день бродим, никого не находим!

- К таким честным людям и мы добры будем! А лету вам дадут не дирижабли, а русские сабли! Вот ваш пардон, а вот и дух из вас вон! Это не бьют, а ума дают!

Хоть и молил Бонапарт: Но, но, но! Циолковский устроил ему Бородино! Растеряли французы все пушки и запрыгали как лягушки! Вскачь и наубег! Наполеон глоткой ухал, а войска тонким визгом извелись. Так вот алчного гостя не употчевал Костя. Еле жив, без войска, побежал прочь Бонапартий. А потом все вспоминал на Эльбе:
- Москва, мол, так себе, Луна, а Калуга - Марс!

X

А Коробов-то совсем, собственно, не погиб, только оглушенный лежал. Очнулся, ползет к дому, а там… Там уже Удум хозяйничает! Моя, говорит, Лепетайла жена, дом мой, и сыночек-Коробочек мой! А ты кто такой? Коробов-то был герой, на фронте весь погиб за нас, а мы ему денег на Вечный огонь уже собираем! Это я кому тебе говорю! Иди отсюда, побродяга! А Лепетайла молчит, боится как-то.

Молит Коробов:
- Константин Эдуардович, помоги, рассуди! Дом мой, жена моя, а он, а он…

- Может, у меня и сын твой?

- Мой, Коробочек мой! - и плачет Коробов.

Тут сказал Циолковский:
- Будем судить. Значит, правда, Удум, что твои жена и дом?

- А то чьи же? Когда я врал!? Я, гыть, за правду!

- Какие ты, Удум, хорошие слова говоришь! А ты, Коробов, утверждаешь, что все твое?

- Любимые мои, - Коробов шепчет.

- А меня, Циолковского, судьей признаете и, как я скажу, так и сделаете?! Ну, раз вас хозяев двое, все будем делить пополам. Дом разрежем на две части и жену с Коробком распилим тоже на две половинки! Чтоб каждому досталось поровну!

Удум кричит:
- Я согласен! - и пилу тащит, машет.

А Коробов вдруг насовсем отказывается:
- Не режь живого, бери все себе, Удум. Лишь бы жили живы Коробок с Лепетайлой, бери все один, Удум.

Циолковский и сказал на Коробова:
- Вот он - единственный хозяин дома и вот его собственная жена с сыном, потому, что любит, а не рубит! А ты, Удум, что ж делаешь?

- Да я ж понарошку, для театру, гыть, как театр…

XI

Стал Удум заводить разговоры про Циолковского:
- Он, мол, колдун, ворожей, порчельник, гыть, чернокнижник с планеты-чавы. Видели, что женщину с ребенком резать хотел на две равные части вдоль, а потом и поперек!? Такой у нас в Окалуге командует! Вот оторвет нас от родной земли, да в космос! А он один, ему все едино, сам же говорил! Там всех, гыть, осиротит! А здесь сколько уже натворил!? Тебя, вот, Страдан-Здорован, он простой водой помыл, а ведь наврал, что живая?!

- Ой,тогда я болею! - застонал тут же Страдан.

- Вот один! Твой товар, Хитрован, в реку выбросил?! А?

- Убытки, разорил! - запричитал Хитрован.

- Вот два! А Кор был бы у Наполеона в первых его рядах, сейчас бы в Париже с женой жил! А Коробок в лицее выучился бы на француза!

- Да? - зарыдали Коробовы.

- Вот, тебе, три! Служить люд-народу хочется, а нельзя, лезет, мешает этот Циолковский! Четыре-пять! Спросишь его об чем, а он молчит. Значит, какое дело еще замышляет! Я не знаю, как должно быть, но у него все неправильно! Из Космоса он и не наш! Что мы от него хорошего видели? Шесть да восемь! Он только по бумажке почертит, а нам камни таскать, да еще поет по ночам, мы от песен еще спать не спим! А девять? Он Живулечку, юность нашу, совсем Книгой подверг, еще духовно одурманил, еще подверг и оторвал. Осталось меньше полшага почти до беды и погибели всех осиротением в космическом будущем. Десять, десять, десять! Да здравствуют родные окалужане! Кто не все - того накажем! Не хотим с места шевелить себя. Главный в этот час и навеки свой должен быть, люд-народовский. Есть же среди нас во главе руля, гыть, наши! И этот переж всех я, как всегда! Мне даже совестно, что лучше меня никого нет. Чао, Циолковский!

XII

Понял Циолковский, вот настала пора ему дальше ехать. А они натерпятся - сами за ум возьмутся. Ему возвращаться на планету "чАу" все-таки.

- Ум и смекалку я в них, дотоле глупых, пробудил.
Они глаза имели, да не видели,
Не слышали, имея уши.
Не строили домов из дерева и камня,
А в пещерах без света жили,
На небо не смотрели.
Сейчас и числа знают и сложенье букв.
Теперь они свободны. Мне можно уходить.

Все оставлю здесь. И инструменты, и чертеж, и Книгу. Пускай Живулечка читает. Она и кто-нибудь другой еще заполнят белые страницы. Прощай и, Окалуга!

Поистине, кто знает, кто расскажет,
Откуда стало, как пошло творенье?
Где то, что знает жизни всей источник?
Каким путем Вселенная явилась?
Путем творенья? Или самобытно?
То знает лишь сама Первопричина.
Иль может и она не знает?

Пора мне в путь. Я ухожу.

XIII

Прибегает Живулечка к дому Циолковского. А никого нет. Книга только лежит. Плачет Живулечка.

Приходят все окалужане:
- Нет Циолковского! Удум, Удум, главный наш, что делать?

Удум не теряется:
Как, что? Сам от нас ушел, так и Книгу его, гыть, в реку бросить! Ну, чтоб река остановилась и рыба мимо не плыла! Ну-ка, все вместе! Громче голову поворачивай! Хощем-хочим, хощем-хочим реку становить!!! Ой-ка! А ну, хвать Книгу! Ай, да она, гыть, горючая! Руки мои от книжки загорелись! Пальцы же горят! Хрл, нрз, млч!!! Гы-ы-ть!

Эпилог

Так и до сегодня лежит Книга у порога. Читать - читай, конечно, а попробуешь унести - весь обгоришь. Много их тут ходит, таких ученых-паленых. А в самой Окалуге жизнь пошла дальше, да как-то не заладилась. Из нового только кладбище в городе появилось, с тех пор же люди умирать стали.

У Коробовых давным-давно крыльцо обвалилось, вот ходят через окно.

Блохи откуда-то однажды весной по теплу налетели, так Хитрованов блохоловками и чесалками торгует, дорого дерет. Может сам этих блох и разводит?

Удумов реку почти остановил, уже тоненькая, узенькая течет, и рыба в ней стала мельче блох.

Живулечкина Циолковского давно уже Книгу наизусть выучила и поехала всем о ней рассказывать. Народ, ну, сильно интересуется, не то, что наши, эти местные.

Страданов то прихварывает, то снова болеет. Не моется. Нельзя ведь больному мыться, обычай у нас такой.

Мечтают все окалужане снова с Константином Эдуардовичем встретиться.

Утвердили даже герб над городом: река, а вверху нее - богатая золотая корона - это, мол, Циолковский, как царь всех наук. Приходи и царствуй! А? Только его все нет.